Тюбетейка



Тюбетейка


Дело происходило, когда на земле уже появились ханы, цари, визири, одним словом — властители, когда умные отцы уже стали проверять, на что способны их сыновья. Жил тогда некий Шамыр, а у него был один-единственный сын по имени Мамыр.

Шамыр не был бедным человеком. Имел много скота, но не жадничал, как другие баи. Для сына ничего не жалел, хорошо одевал, часто менял ездовых коней, их сбрую. Мамыр ни разу не слышал от отца слова «нет». Хорошо жилось Мамыру до совершеннолетия. А когда ему исполнилось восемнадцать лет, отец задумался над дальнейшей судьбой юноши.

«Что же это я делаю? — сам себя спросил отец. — Сын вырос белоручкой: овец не умеет пасти, дров не нарубит, даже по воду не сходит. Знает одно: вкусно поесть, красиво наряжаться, долго спать. Какой из него человек? Пора проверить, на что он способен. Задам-ка я сыну одну загадку. Посмотрим, как он ее разгадает». 

Однажды, отобрав сто валухов из общей отары, отец говорит Мамыру:

— Сынок, гони валухов в город, на большой скотский ба¬зар, продай.
— Сколько таньга — денег — просить за одного валуха? — спрашивает Мамыр.
— Всех отдай за одну тюбетейку.
— Как, за одну тюбетейку?
— За одну и — всё. Я же тебе говорю. Но тюбетейка должна быть редкой, единственной в своем роде. Если в ближайшем городе такой не найдется, гони валухов в другой город, затем следуй в третий, в четвертый...

Утром, едва забрезжил рассвет, Мамыр погнал сто рогатых баранов с подворья. А отец думает: «Сто валухов для меня — не богатство. Пусть парень малость помучается. Может быть, ума-разума наберется, познает, что такое добро и что такое зло, что значит хитрость и что такое коварство. Увидит разных людей, услышит разную речь. Если судьба, найдет свою желанную в тюбетейке и будет жить своей жизнью; если не судьба, то пусть мытарствует по белому свету. Не сидеть же ему всю жизнь на моей шее!»

Мамыр тем временем по горам, по долам пригнал своих животных в шумный город на большой скотский базар. Народу на базаре много, все шумят, галдят, не понять, кто о чем говорит.

Мамыра сразу приметили местные перекупщики-торговцы:

— Смотрите, какие у него отборные рогатые бараны!
— Интересно, почем он них продает?
— Джигит хорошо одет. Не из бедняков, видать. Дешево не отдаст.
— Да, да это сын какого-то бая, не иначе! У босяков такие валухи не водятся. Чем, какими кормами их только кормили?

Торговцы плотным кольцом обступили Мамыра.

— Джигит, сколько просишь за барана?
— Я продаю их оптом, всех сразу, тут сто валухов.
— И сколько же ты просишь за всех?
— Да ни сколько! Отдам за одну расписную тюбетейку.
— За одну тюбетейку? В своем ли ты уме, парень?
— В своем, добрые люди.
— Нет, у тебя определенно жар. За одну тюбетейку, этот маленький женский головной убор, ты отдашь сто баранов. Да за одного только твоего валуха можно приобрести сто тюбетеек. Ты с нами не шути.
— А я и не шучу, дяденьки. Всех отдам за одну тюбетейку,
— Нет, он не в своем уме,— зашептались перекупщики.
— Тут что-то не то...
— Парень нас разыгрывает.
— Скорее всего эти бараны просто не продаются. Он над нами насмехается.
— Пошли отсюда. Как бы в историю не угодить с этими рогачами.
— А может быть, они заколдованные?..

И торговцев словно ветром сдуло с базара.

К Мамыру больше никто не подходил. И он, натоптавшись на одном месте, погнал своих проголодавшихся животных в поле. От поля к полю, от пастбища к пастбищу за десять дней добрался до другого города. И там ему не удалось про дать валухов — ему просто не верили. Так произошло и в третьем, и в четвертом городах.

За три месяца хождений из города в город его одежда изрядно пообтрепалась, обувь сбилась. Теперь Мамыр был похож скорее не на байского сынка, а на бродягу-дервиша, на скитальца.

За три месяца он исхудал, стал грязным, измучился. И от дома ушел так далеко, что теперь даже при желании не смог бы найти обратной дороги к родному очагу.

От людей он узнал, что впереди остался еще один город. А дальше — вода, то ли море, то ли безбрежный океан. Дальше дороги не было.

Мамыр гнал валухов к последнему базару. И до него оставалось совсем немного, уже виднелись крыши домов городской окраины, когда ему повстречался всадник. Он был на серой хромой и истощенной до предела кляче, в поношенном чапане и дырявых штанах из шкуры козла. Позади на коне сидела миловидная девушка в тюбетейке и в красном платье с оборками.

— Ассалоом алейкум, ата! — первым поздоровался Мамыр.
— Алейкум ат салам, сынок! Далеко ли путь держишь?
— В город, на базар. Надо продать вот этих валухов, ни дна им, ни покрышки. Все лето не могу продать.
— А сколько ты за них просишь?
— Всего-то ничего, одну тюбетейку.
— Вот молодец! Ты предлагаешь то, что я давно ищу. Вот она тюбетейка, вернее, моя дочь в тюбетейке. Ведь ты ее ищешь, не так ли? Хорошая будет жена. Бери ее, и поезжайте с богом. Мне больше ничего от вас не требуется. Устраивайте свою жизнь по своему желанию и усмотрению.
— Нет, нет, отец, что вы! За сто баранов мне нужна только хорошая тюбетейка. Так повелел мой отец. Ему нужна не девушка, а ее девичий головной убор.
— Чудак ты, как я погляжу. Да твой отец, если ты хочешь знать, видимо, умнейший на свете человек. Он тебе просто загадал загадку. А ты ее должен был разгадать, но до сих пор не разгадал. Или ты думаешь, что твой отец не знает, сколько стоит один такой валух? Все он прекрасно знает. Попросив тебя обменять сто баранов на одну тюбетейку, он хотел, чтобы за них ты сам себе нашел невесту. Тюбетейка — это и есть девушка-невеста, потому что даже молодые женщины тюбетейку уже не носят. С первого дня замужества они тюбетейку сменяют на платок. Так что не упрямься, давай сюда валухов, а в жены бери мою дочь в тюбетейке, это будет то самое, что желал твой отец.

Слова пожилого человека убедили Мамыра, и он тот же час обменял валухов на красивую девушку. Отец, благославив молодых и пожелав им счастья, угнал сто валухов своей дорогой. Молодые, оставшись одни, стали знакомиться.

— Как тебя зовут? — спросила она его.
— Мамыр, а тебя?
— Меня зовут Сыяда.
— Как мы теперь будем жить? — На Мамыра жалко было смотреть: таким растерянным человеком он был. — У тебя поблизости есть знакомые или близкие?
— Нет. Кроме отца, которого ты видел, у меня никого больше нет на этом свете. Чтобы меня выдать замуж из-за нужды, он проехал много земель и городов. Наконец сама судьба свела меня с тобой. Как-нибудь проживем. У тебя деньги есть?
— Нет. Все мое богатство — что ты видишь на мне. За дальнюю дорогу все проел.
— Тогда сделаем так. У меня есть серебро. Купи на это серебро на базаре одну большую лепешку, один кусок душистого мыла, одну иголку, один моток ниток, на остальные деньги набери разных кусочков разноцветных тканей. Когда пойдешь на базар и будешь возвращаться обратно, смотри по обочинам дороги, там можно найти старые тряпки, бросовую одежду. Все подбирай и принеси мне. Меня найдешь на берегу вон той речки, среди густых зарослей облепихи. Ну, иди с богом, удачи тебе.

И Мамыр направился на базар. А Сыяда, словно рысь, быстро нырнула в прибрежный кустарник.

Оставшись одна, девушка не сидела сложа руки — она была проворной и легкой на руку. Наломала разных веток, надрала кожуры, и к обеду у нее уже был готов хороший, в меру прочный шалаш, который мог вместить двух человек. Землю устлала толстым слоем мягкой, пахнущей травы.

Мамыр пришел только к вечеру. Он принес все, что она просила.

— Ты, наверно, устал? Вот поешь лепешку и ложись в шалаше отдыхать,— с этими словами Сыяда разломила лепешку на четыре части. Две части дала Мамыру, одну долю съела сама, а другую спрятала.

Мамыр, съев поллепешки, лег на душистую траву-подстилку и тут же уснул крепким сном. А Сыяда принялась за работу.

Прежде всего она тщательно разобрала все тряпки по цветам — Мамыр их по дороге насобирал довольно много, хорошо помыла с мылом, высушила, разгладила руками. Используя новые отрезки тканей как верх, а для подклада — старые тряпки, к рассвету сшила красивую тюбетейку. Девичий головной убор получился на диво.

А Мамыр все спал.

— Мамыр, вставай, засоня. Вижу, ты большой любитель поспать? Так можно все проспать на белом свете. Смотри, что я сшила.

Наконец Мамыр проснулся. Увидев тюбетейку редкой вышивки и красоты в руках Сыяды, очень удивился.

— И это ты сшила за одну ночь? — спросил он, раглядывая головной убор. — Как он переливается! То розового цвета, то позолоченого, то посеребреного. Как тебе удалась такая тонкая работа?
— Это мой секрет,— засмеялась Сыяда. — Я сшила, а ты неси на базар продавать. Может быть, кто-то купит.
— А сколько просить?
— Ни мало ни много, сто дилде. Не уступай. Она стоит столько.

Мамыр с тюбетейкой явился на базар — дорога-то теперь ему была хорошо известна. Его тут же окружили просто зеваки, любители прекрасного и настоящие купцы-торговцы. Всем до единого человека тюбетейка нравилась, но всех пугала ее высокая цена. Наконец, из-за редкой красоты, тюбетейку купил для своей дочери ханский визирь; что ему, визирю, сто дилде для любимой единственной дочери-красавицы!

Мамыр на эти деньги все купил для Сыяды: красивое платье, ткани для бешмета, платок с крупными редкими цветами, сафьяновые мягкие сапожки и много разноцветных тканей для шитья тюбетеек.

Дни шли за днями. Сыяда ежедневно шила по одной тюбетейке, а Мамыр продавал на базаре по сто дилде за каждую. Жизнь их наладилась. Молодожены поставили добротную юрту, купили казан, постель, несколько голов скота и зажили, как другие трудолюбивые люди живут. Для Мамыра Сыяда сама подобрала хорошего, выносливого коня, ловчего сокола, гончих собак — тайганов. Вскоре Мамыр стал настоящим охотником. И они зажили еще лучше, еще богаче, и считали себя очень счастливыми людьми на свете.

Но кто-то на них донес хану: мол, в его владениях появились невесть откуда одна рукодельница редкой красоты и большая мастерица по тюбетейкам и один молодой охотник-соколятник. Хан всполошился и объявил указ: «Кто доставит в его владения мастерицу-красавицу, для того он ничего не пожалеет».

Прежде всего за это дело взялась одна колдунья. Явившись к хану первой, она сказала:

— Только я одна знаю, где живет эта молодая чета. Она ведет скрытный образ жизни в лесу, и ее не так просто обнаружить. Я обещаю вам доставить красавицу в ваш дворец. Но за это вы мне должны дать по девять голов от всех видов домашнего скота, то есть, девять верблюдов, девять лошадей, девять коров, девять овец, девять коз, поставить мне хорошую юрту из белой кошмы, дать казан, всю постель, одежду и вдобавок должны выдать меня замуж за одного из своих визирей-вдовцов. Если вы согласны с моими условиями, желанная красавица Сыяда будет вашей ровно через один месяц.

Хан, понятное дело, согласился со всеми условиями колдуньи, что для хана, владыки, обустроить жизнь одинокой старухи?! Он выдал колдунью за двадцатипятилетнего одного оболтуса, поставил ей юрту, отсчитал требуемое поголовье скота... И колдунья взялась за свое дело.

Однажды Мамыр, возвращаясь веселым с удачной охоты, недалеко от своего стойбища увидел согбенную плачущую старушку.

— Что случилось, бабушка, отчего вы плачете? — участливо спросил Мамыр.
— Как же мне не плакать, сынок? — та еще пуще залилась слезами. — Был у меня сын в твоем возрасте, была невестка, да оба померли. И осталась я одна. Вот брожу по белому свету и не знаю, где и к кому притулить свою голову. Зима уж приближается, видимо, придется околеть где-нибудь в лесу или в чистом поле. Съедят меня волки, а воронье — глаза выклюет. Ах, бедная моя головушка! Никому-то я теперь не нужна!

Мамыру стало очень жалко одинокую старушку.

— Бабушка,— говорит он,— не плачьте. У меня нет ни мамы, ни бабушки. Идемьте жить с нами. Жена у меня добрая, ласковая. Мы вас не обидим. Живите как у родного сына и родной невестки...

Так колдунья поселилась в юрте Мамыра.

За что ни возьмется — всё у нее спорилось, всё ладилось: очаг растопить, обед приготовить, белье постирать — всё получалось, как у молодой, как нельзя лучше. Мамыр и Сыяда нарадоваться не могли, глядя, как управляется с их хозяйством расторопная, трудолюбивая старушка. О том же, что, на самом деле, она хитрая, коварная колдунья, они и подумать не могли.

Так прошел месяц. Старуха совсем прижилась в юрте молодых, стала своей, вошла, как говорится, в полное доверие.

И вот однажды, когда Мамыр уехал на рассвете поохотиться на кекликов — серых куропаток — и должен был вернуться только к вечеру, колдунья и говорит Сыяде:

— Милая Сыяда, в соседнем аиле живет младшая сестра моей покойной невестки. Когда вы приютили меня, она сильно болела. Прошел целый месяц, как я не навещала больную. Да и вещи кое-какие мои остались у них, надо бы забрать. Всё я, пожалуй, не стану брать, возьму один сундук. А в нем одна вещица, когда увидишь ее, сама поймешь, кто такая твоя новая бабушка. С первого дня, как я живу у вас, ты пришлась мне по душе. И я сразу дала себе слово, что эту вещицу подарю тебе. Ты не против сходить за ней и заодно больную проведать? Тебе не мешало бы размяться: сидишь день и ночь, всё шьешь да шьешь свои тюбетейки — так можно и ослепнуть. Пора бы тебе отдохнуть. Мы быстро обернемся, тут совсем недалеко. В наш аил можно раз десять сходить — туда и обратно,— пока Мамыр вернется с охоты.

Ничего не подозревая, Сыяда согласилась. И они отправились, как думала Сыяда, проведать больную, забрать кое- какие вещи старухи. Но колдунья повела ее не к больной, а отвела прямо к хану и тут же скрылась с глаз, словно ее никогда и не было. Только теперь поняла Сыяда, как ее обманули, долго и горько плакала, но от хана не так-то просто было вырваться.

Мамыр же, возвратившись к вечеру с охоты домой, никого не встретил. В юрте стояла зловещая тишина; всё здесь было по-прежнему, никто ничего не тронул — только Сыяда исчезла. Но куда она ушла, зачем, надолго ли — об этом он даже не догадывался.

Мамыр стал терпеливо ждать возвращения любимой жены — просто у него другого выхода не было. Так в ожидании прошла неделя, другая... От переживаний и слез молодой охотник похудел и стал как щепка. Убедившись, что Сыяда исчезла навсегда и поняв, что в этом повинна только старуха, которую он так нежданно-негаданно приютил, Мамыр решил уйти из злополучной юрты. Он продал всё: коня, сокола, гончих собак, саму юрту и скот. Он решил стать дервишем- скитальцем: купил себе ишака, курджун, длинный серый чапан, ак селде — феску на голову и отправился бродить по белому свету, искать в путешествиях утешение своему горю.




Через три дня пути он попал в город, где жил хан. Прося подаяние, он шел от юрты к юрте. Люди подавали кто что мог. Вдруг из белокаменного дворца вышла девушка и, быстро протянув Мамыру-дервишу лепешку, сразу же скрылась за высоким глинобитным забором. Мамыра удивила эта лепешка: половина ее была пропеченная, а другая половина — сырая. Путник переломил лепешку и неожиданно для себя обнаружил записку, написанную на лоскуте красной бумаги (надо сказать, что Сыяда была грамотной девушкой и, став женой Мамыра, обучила его грамоте).

«Милый Мамыр! — писала Сыяда (он сразу узнал почерк жены). — Старуха, которая жила у нас, оказалась колдуньей. Она выполняла поручение хана, который подкупил ее, и обманом увела меня сюда. Хан хотел жениться на мне в тот же день, когда колдунья привела меня во дворец, но я сказала хану, что у меня — запрет на увеселения на сорок дней. Это я специально для себя выпросила сорок дней в надежде, что за это время ты разыщешь меня. Сегодня как раз сороковой день. Завтра будет поздно, хан женится на мне. Надо действовать. Сделай вот что: ступай за город, там пасется ханский табун; увидишь двух серых лошадей, похожих друг на друга, как две капли воды, излови их и жди меня сегодня ночью около леса с северной стороны города. Сыяда».

Трудно описать радость Мамыра, его нетерпение встретиться с любимой!

Дождавшись наступления темноты, он тайком пробрался к ханскому табуну, спрятался в кустах и стал наблюдать за ним. Видит, с краю табуна держатся вместе две похожие друг на друга лошади. Медленно тянулось время, но вот наконец табунщик — настала уже ночь — поехал домой, поужинать. Мамыр изловил серых иноходцев и выехал на северную сторону леса, куда советовала ему явиться его умная жена.

Но и здесь ему пришлось долго ждать: близился рассвет, а Сыяды все не было. Откуда Мамыру было знать, что она никак не могла усыпить бдительных охранников, приставленных к ней. Хан строго-настрого наказал им не спускать с пленницы глаз — иначе его меч, а их голова с плеч. Вот они и бодрствовали всю ночь — боялись упустить пленницу перед самой свадьбой.

Мамыр, бедняжка, ждал, ждал и перед утром, сморенный сном и усталостью, уснул. И надо же такому случиться, что именно сюда явился аильный конокрад, чтобы выкрасть из табуна доброго коня и ускакать на нем по своим воровским делам.

Видит вор, у леса стоят два коня, а рядом спит человек. Поводки от уздечек были привязаны к запястьям рук спящего.

«Вот так кони! — обрадовался вор. — Будто игрушечные, точеные. Возьму обоих, пригодятся...»

Острым ножом он перерезал поводья и повел лошадей в сторону. Только собрался вскочить одному из них на спину, как вдруг слышит женский голос:

— Эй, погоди, прыткий какой! Я только еще иду, а ты уже собрался уезжать?!

Сначала вор сильно испугался: откуда здесь, на рассвете, взялась женщина? И хотел было поддать пяткой коню, на которого успел вскочить, но женщина властно сказала:

— Подожди! — и, не давая конокраду времени опомниться, перекинула курджун на спину его коня, сама же ловко вскочила на другого: —Поехали! Правь в лес.

Вор бесконечно был удивлен таким поведением женщины, но тут же сообразил, как ему повезло: впридачу к уведенным коням он заимел и жену и курджун. Обрадовался и поехал в лес, не произнося ни единого слова. А Сыяда думала: «Молчит Мамыр, наверно, обиделся на меня, что долго не шла. Ну, ничего, по приезде на место разберемся во всем».

Долго ехали они. Уже когда совсем рассвело, увидели, что заехали в густой-прегустой лес.

— В чем ты обвиняешь меня, Мамыр? — не вытерпела Сыяда.
— А кто такой Мамыр? — обернулся к ней вор.

Сыяда сразу догадалась, что попала впросак, но не выдала себя.

— Вы спрашиваете, кто такой Мамыр? А, это один джигит. Он должен был умыкнуть меня сегодня, увезти с собой, а я досталась вам. Значит, судьба моя такая, это она нас с вами соединила. А что поделаешь против судьбы? Что ж, будем жить вместе. Пора придержать коней. Здесь мы в безопасности, никто не найдет нас в этом лесу. Подкрепимся, отдохнем, подумаем, куда нам дальше ехать. Да и коней пора покормить...

Рассудительность женщины, ее мягкий, спокойный грудной голос очень понравились конокраду. Он подумал, что в жизни ему никогда еще так не везло.

— Прислушайтесь, поблизости журчит вода. Лучшего места нам не найти.
— Если у тебя есть чайник, вскипяти чай,— согласился вор. — А я пока немного посплю. Уж очень я устал, да и пить сильно хочется,— и, стреножив коней, чтобы они не ушли далеко, он завалился на правый бок и вскоре захрапел.

Сыяда действовала быстро и споро. Наломала сушняка, принесла в чайнике воды, развела костер. При свете огня хорошенько рассмотрела лицо вора. Оно было малопривлекательно, настоящее воровское рыло. «От такого добра не жди,— подумала Сыяда. — С ним надо кончать сразу же, после сна будет поздно».

Сыяда была запасливой женщиной. В путь с собой, в курджуне, она припасла всё необходимое, даже яд нашелся.

Вскипятив чай, она налила полную пиалу, остудила и всыпала большую дозу сладкого яда. Вор не успел еще как следует разоспаться, а она уже стала будить его:

— Вставайте! Чай готов. Вы же сильно хотите пить. Пора и поужинать. Вот холодная жирная баранина, говядина, верблюжатина, лепешки, сыр, масло, брынза, изюм, урюк, нават, щербет...

Действительно, перед взором вора предстала богато разостланная скатерть, и на ней чего только съестного не было — ешь да благодари создателя... Такое и присниться вору не могло. Жадно сверкая глазами, предвкушая удовольствие, он залпом опорожнил пиалу с ядом и, не успев охнуть, свалился замертво.

Сыяда сложила всю еду в курджун, курджун спрятала в укромном месте, освободила коней от пут, отпустила на волю — как-никак, ханские кони, их станут непременно искать, а значит, на базаре не продашь. Сама же, облачившись в одежду вора и приняв облик мужчины, пошла на базар. Купила на базаре ишака (непременного спутника всех бродячих дервишей), посох, старый потертый курджун, чалму на голову и, г нарядившись дервишем, отправилась искать Мамыра.

Долго бродила Сыяда от аила к аилу, надеясь разыскать мужа или хотя бы услышать о нем весточку, но все было тщетно.

Так, в поисках, подъехала она на ослике к окраине одного ц города. Видит, вся округа усыпана народом: кто пеший, кто э на лошади, кто на осле, кто на воле. Подъехав поближе, Сыяда поздоровалась с одним незнакомцем — тот не ответил; л и второй, и третий человек оставили ее приветствие без внимания. В правой руке все они держали по кусочку сырого красного говяжьего мяса, таращили в небо глаза и взывали: «Пё! Пё! Пё!» Так киргизы обычно зовут, приваживают ручного, обученного сокола, кречета, орла, беркута, сапсана и другую ловчую охотничью птицу.

Сыяда тоже всмотрелась в небо, но никаких птиц не увидела. Тогда она подъехала к старику, сидевшему, как и она, на сером ослике.

— Ата,— обратилась к нему молодая женщина, переодетая в мужскую одежду,— я — дувана из дальних краев. Что здесь у вас происходит? Я ничего понять не могу. Все с куском мяса. Что это значит? И народу так много, будто весь город собрался здесь.

Старик, бросив молниеносный взгляд на дувану, снова взором вернулся к небу и сказал торопливо:

— У нас, странник, недавно умер хан. Народ не может жить без правителя. Вот сегодня и решается вопрос, кому быть ханом.
— Как? — Сыяда ничего не понимала.
— Видишь ли, у хана был любимый белый кречет, птица очень редкая и умная. Утром единственный сын хана, он еще почти ребенок, по настоянию старейшин выпустил кречета в небо. Кому на руку сядет ловчая птица, тому и быть ханом — так было решено советом аксакалов-старейшин. Вот каждый и надеется, что кречет опустится именно на его руку. Может быть, он сядет на мою руку, и я еще поцарствую над смертными. Попытка, говорят, не пытка.
— Поделитесь со мной кусочком мяса, ата,— попросила Сыяда. — Я тоже хочу попытать свое счастье.

Старик подал ей кусочек мяса, и она вместе с другими начала взывать: «Пё! Пё! Пё» И — о чудо! — не успела она прокричать трижды, как белый кречет, явившись неизвестно откуда, со свистом рассек воздух и мягко сел на правую руку Сыяды, в которой она держала кусочек мяса.

— Белый кречет сел на руку приезжего дервиша! Посадить дервиша на ханский престол! Быть ему нашим ханом! — послышались голоса со всех сторон.

Несколько сильных рук сняли Сыяду с ослика и понесли к трону.

— О наш великий хан! — обратились к ней старейшины, — Скажите что-нибудь своему народу.
— Прежде всего, большое спасибо всем за то, что избрали ханом. Пока же попрошу об одной услуге. Есть ли среди вас хорошие мастера по железу, золоту и серебру, есть ли настоящие художники? Если такие люди есть, пусть они останутся здесь. Остальные возвращайтесь по своим домам и занимайтесь своим обычным делом. Когда будет надо, я соберу всех с помощью глашатаев.

Народ разошелся. На площади остались мастера и художники. Их оказалось несколько человек.

— Если вы мастера на все руки, то вот вам мое первое ханское поручение: сделайте из железа мою скульптуру во весь рост, а художники пусть раскрасят ее в те цвета одежды, что сейчас на мне. Приукрашивать не нужно. Изобразите то, что видите. Угодников и подхалимов я не люблю.

«И кого нам только белый кречет избрал ханом? — недоумевали мастера и художники. — С чего он начинает свое правление — со своей скульптуры, когда он еще сам жив? И где он ее собирается установить — у входа в город? Во дворце? Или положит рядом с собой в спальне, чтобы враги не зарубили? Нет, здесь определенно что-то не то...»

Однако хан есть хан. Раз уж что-то повелел — исполняй!

Сделали мастера железную скульптуру хана, художники разукрасили красками. Скульптуру, тяжелую, доставили на арбе во дворец. Хан, осмотрев себя — железного, остался доволен работой и говорит визирям:

— Отвезите скульптуру на перекресток трех дорог, поставьте там. Сами же укройтесь в укромном месте и наблюдайте за прохожими. Кто из них засмотрится на скульптуру — без лишних разговоров доставить ко мне.

Визири так и поступили. Установили на перекрестке трех дорог скульптуру, вырыли неподалеку от нее яму, залезли в нее и стали наблюдать за прохожими.

Прошло несколько дней. Никто из прохожих не останавливался надолго около скульптуры. Только через неделю задержалась какая-то старуха и стала с любопытством разглядывать статую со всех сторон. Ее схватили и отвели к хану. На следующий день задержался у скульптуры хорошо одетый молодой человек и начал горько плакать. И его доставили к хану. Потом у статуи остановился дервиш на осле. Объехав «железного человека» вокруг несколько раз, он спешился и, крепко обняв статую, начал громко рыдать. Его также отвели к хану. Больше у скульптуры надолго никто не останавливался.

Тогда Сыяда приказала визирям привезти статую во дворец и собрать народ на главной площади города. Когда горожане сошлись, Сыяда поднялась на трон (она все еще оставалась в одежде дервиша, в которой ее избрали ханом и с которой была сделана статуя) и сказала:

— Дорогие соплеменники! Еще раз всем искреннее спасибо за оказанное мне доверие, за то, что вы несмотря на мою одежду странника выбрали меня своим ханом. Я низко кланяюсь вам за это и буду делать все, чтобы жилось вам легко и свободно. Отныне мы изгоняем несправедливость: тюрьмы будут только для отъявленных негодяев, воров и предателей народа.
— И тебе, хан, спасибо за справедливое решение! — зашумел народ. — Мы давно мечтали о таком хане. Долгих лет тебе жизни!
— От вас у меня не будет никаких тайн и секретов, мои соплеменники. Для этого я вас сюда и пригласила сегодня. Вы все, очевидно, считаете меня мужчиной. Но я не мужчина, я женщина.
— Как так? — не поверил народ. — Вы шутите, хан?
— Нет, не шучу. Смотрите сами.

Сыяда сняла головной убор дервиша — феску, и ей на плечи упали длинные черные шелковистые волосы. Она сбросила с себя чапан, и перед людьми предстала симпатичная молодая женщина в красивом расписном платье, какие носили только дочери ханов. Расшитое бисером, платье так и переливалось всеми цветами радуги на солнце.

— Зовут меня Сыяда,— продолжала она. — Я дочь простого человека. Мои визири задержали на перекрестке трех дорог, у скульптуры, точной с меня копии, трех человек. Вы не знаете их, зато я знаю хорошо. Дервиш на осле — это мой муж, Мамыр. Вы сами можете у него спросить, кто я такая, как мы расстались с ним. А расстались мы по велению вот этого человека в хорошей одежде. Это хан соседнего ханства. Видимо, сам выехал, чтобы лично разыскать меня да попал мне в плен, как я когда-то в его руки. А старуха — его пособница, колдунья, хитрая бестия. Прикинулась бедной, одинокой старухой. Мы с Мамыром приютили ее... — И Сыяда рассказала все, что с ней приключилось до того, как она пришла в этот город. — Теперь вы всё знаете обо мне, решайте сами — быть мне вашей правительницей-ханшей или нет. Если есть более достойный человек, выбирайте его, я не обижусь. У женщины хватает своих женских дел. Я — рукодельница, буду для ваших дочерей вышивать тюбетейки. В нашем аиле меня все так и звали: «Тюбетейка».

Народ, услышав такое, зашумел. Трудно было разобрать, кто что выкрикивает. Тогда вперед на осле выехал старик, что дал недавно Сыяде кусочек мяса — попытать счастье. Сыяда сразу узнала его.

— Тише, люди! — У старика оказался сильный голос. — Послушайте, что я скажу. Это я поделился кусочком мяса с этой красивой женщиной, когда все мы взывали к белому кречету. И он без промедления сел на ее руку. Значит, быть ей ханшей. Нам больше никого не надо. Пусть она женщина. Но она, по всему видно, справедливая, понимает народ, знает его нужды и заботы. Старуху-колдунью и хана-обманщика заточить в зиндан, пусть посидят вместе в подземной яме-темнице, подумают о своих скверных поступках...

Так Сыяда, говорят, стала первой ханшей в этом ханстве- государстве, долго правила и была справедливой правительницей.


Оставить комментарий

  • bowtiesmilelaughingblushsmileyrelaxedsmirk
    heart_eyeskissing_heartkissing_closed_eyesflushedrelievedsatisfiedgrin
    winkstuck_out_tongue_winking_eyestuck_out_tongue_closed_eyesgrinningkissingstuck_out_tonguesleeping
    worriedfrowninganguishedopen_mouthgrimacingconfusedhushed
    expressionlessunamusedsweat_smilesweatdisappointed_relievedwearypensive
    disappointedconfoundedfearfulcold_sweatperseverecrysob
    joyastonishedscreamtired_faceangryragetriumph
    sleepyyummasksunglassesdizzy_faceimpsmiling_imp
    neutral_faceno_mouthinnocent