Алманбет приходит к Кокчо. Часть 2
Охмелевший Кокчо иногда приходил в себя и еле-еле видел пред собой Алманбета.
– У тебя на уме Акеркеч, ты за ней присматриваешь уж давно. У тебя в мыслях Акеркеч, ты за ней все следишь все равно, – пробормотал Кокчо.
Тут уж Алманбет взорвался и заорал:
– Богатырь Кокчо, водка – сильный напиток, пей его осторожно, а то совсем совесть потерять от нее не так уж будет сложно. Кумыс тоже непростой напиток, с ним обращайся умеючи, а то, глядишь, лишишься места, не заметишь, как что случилось вдруг. Разве я был бы человеком, если бы растоптал братскую дружбу, разве я остался бы порядочным, если бы позарился на твою жену?
В шапке из сизой рыси Кокчо приподнял голову, очнулся и успел сказать:
– Ты голодный оборванец, ты разрушенный сад, откуда ты явился, странник, и посеял здесь разврат?
Затем он повернулся к придворным, окружавшим его со всех сторон, и сказал:
– Да отправьте этого бродягу калмака домой. Если у него какая обида, то пусть скажет здесь при всех. Скажите ему, чтоб убирался вон подальше от Кокчо, чтобы возвращался к себе, к калмакам. Дайте ему, чего он хочет, и отправьте его восвояси, отдайте ему все, чего пожелает, и пошлите этого раба в свои края.
Все, сидевшие в доме, молча опустили головы и молчали. Тогда заговорил Алманбет:
– Да, есть у меня враги, да, есть у меня, с кем воевать, да, есть у меня родина, также есть у меня друзья и братья, что ж, богатырь Кокчо, у меня и язык есть, который умеет говорить. Я прошу у тебя коня Когала, если ты такой щедрый. Я прошу также твои доспехи, если ты такой добрый. Действительно, съезжу-ка я к своим врагам, не опасаясь их и не прикрываясь ничем от страха. Съезжу-ка я к своим кровожадным родичам, померяюсь с ними силами. Пусть твои доспехи и кольчуги станут мне защитой, я верну их тебе. Пусть красавец скакун Когала станет мне подмогой, его тоже я верну назад. Не отрекайся от слов, Кокчо, дай мне, что прошу, Кокчо.
Услышав эти слова Алманбета, Кокчо весь затрясся:
– Говорили, что там, где растет груша, там растет и шиповник. Говорили, что собака может лишь мечтать о помоях. Разве может сравниться медведь со львом? Глядите-ка, какой позор просить у меня коня!
Когда услышал эти слова, Алманбет был вне себя, глаза его горели, изо рта его вырывались слова упрека:
– Если груша ты, Кокчо, а я лишь жалкий шиповник, то готов поспорить, кто из нас умней или сильней. Если лев ты, Кокчо, а я лишь неуклюжий медведь, то будь я проклят, дурачок, если я чуть хуже тебя. Ты у себя в народе мужчина, у себя в селении герой, выедешь за село, ты словно обрюхатившаяся баба. Держи слово покрепче, всегда выполняй клятву, дай руку сюда, Кокчо.
Когда Кокчо протянул руку, Алманбет так тряхнул его, что шапка его из сивой рыси слетела с головы и упала у очага.
– Богатырь Кокчо, не оценил ты мою услугу, значит, зря я старался. Ты пошел на поводу у этих завистников, попрекнул меня куском хлеба и погнал к калмакам, как паршивую овцу. Я не я, если я не сяду на Когала, которого ты не захотел отдать, если я не надену на плечи твои доспехи Коккубо, которые ты не счел достойными для меня.
Оскорбленный Кокчо злобно закричал на сидевших:
– Где вы, витязи мои, хватайте его быстрее, схватите этого бродягу и зарежьте на моих глазах! Не дайте убежать ему, разрубите его мечами!
Изо рта извергая огонь, словно разбушевавшееся пламя, из глаз рассыпая уголья, будто тигр с черными полосами, когда Алманбет вынул свой меч из ножен и завопил во весь голос, никто не посмел подойти к нему и только издали пытались махать мечом да бросать ножи в его сторону. Ни один кинжал не смог проткнуть кольчугу, и все они попадали кучей рядом с Алманбетом.
"Оказывается, они хотели убить меня, – понял злые намерения завистников Алманбет. – Убить бы их всех во главе с ханом Кокчо, но после того, как нажил себе врагов как из китаев и калмаков, так и из казахов, куда я пойду и где меня примут? Пусть они будут подлыми, а я сдержусь, не стану проливать кровь нескольких казахов". И, повернувшись к ним спиной, он направился наружу, а испуганные его гневом казахи от страха распахнули пред ним двери.
Алманбет сел на своего коня Сарала, привязанного к столбу, и не знал, куда направиться, задумался и замер на месте. Как раз в это время навстречу ему в шелковом шуршашем платье вышла черноокая Акеркеч из белой ставки.
– Повороти немного, Алманбет, погоди, у меня к тебе слово есть, выслушай меня. Ссорятся и отец с сыном, и братья меж собой, но куда им деться, снова возвращаются. Какие бы обиды не были, они все равно назавтра забываются, так что если кто из них умрет, всегда плачут и хоронят его. Ты сам видел, что Кокчо пьян, и в его окружении его же враги. Кокчо, бедняжка, такой доверчивый и верит любому, кто первым придет и скажет, уж такой он глупышка, но в душе у него нет зла. Завтра же, когда протрезвеет, он будет горько об этом сожалеть, будет сердиться на своих врагов, как малое дитя. Не берите в душу слова пьяного мужика, не подобает вам с обидой в сердце уходить от нас, простите его на первый раз и останьтесь здесь.
Слова Акеркеч задели за живое Алманбета. Разочаровавшись в Кокчо, вспомнив, как готовы были ножи и кинжалы, понимая, что на его месте другого бы уж давно прикончили, Алманбет резко ответил Акеркеч:
– Невестушка, не сердитесь. Даже если он сочтет меня пророком, я не смогу больше оставаться с Кокчо. Назад мне возвращаться нельзя, тогда, возможно, меня убьют, поэтому не проси остаться.
Поняв, что Алманбет не вернется, Акеркеч запричитала:
– Тебе негде остановиться, у тебя даже нет друзей, да и народ твой китаев не примет тебя, как же ты пойдешь один, без поддержжки, без подмоги и без помощи? Куда ты теперь поедешь, где станешь искать себе приют? Стану расспрашивать у прибывших гостей и торговцев, скажи, Алманбет, где тебя искать?
– Я сжег дорогу к своему народу, к чужому закрыл все врата, невестушка. В каких горах я укроюсь, у какого народа найду приют, на какой земле пущу свои корни, я даже не знаю. Полечу я, словно ястреб со стальными шпорами, увижу древо густое, сяду на ветку, не склонится, не сломается, там, наверное, и останусь, невестушка. Что судьба пошлет, то и увижу, а придет мой час, то и погибну.
Услышав горестные слова Алманбета, Акеркеч разрыдалась, огорчилась безмерно и в глубокой печали сказала:
– Если бы я была не женщиной, а мужчиной, то я не поступила бы, как Кокчо, Алманбет. Слушай мои искренние слова, Алманбет, я поручила твою судьбу господу богу. Даже если бы ты совершил грехи, мог бы тебя простить любой мужчина, именно такого мужчину ожидает любой народ, чем гнать по земле, лучше бы отдать эту землю ему.
Всякая нечисть собралась вокруг и отдала тебя на растерзание, возможно, ты и не слышал, но обязательно обратись к могучему Манасу. Если здесь свершишь дела величественнее, чем горы, то и тогда тебя никто не оценит. Если убьешь человека, прольешь кровь, то и тогда об этом не узнают. Если совершишь злодеяние, то и тогда никто не отличит его от добра. Может, Манас примет тебя и оценит, может, он не прогонит тебя, может, он не рассердится за твои грехи. Говорят, он благороден и не огорчается по пустякам, говорят, он подобен реке, наполняющей озеро, обязательно загляни к нему.
Алманбет слегка прослезился.
– Если я от Кокчо получил такое, то как я пойду к вождю? Как же я явлюсь пред очи вожака, сумевшего сжечь землю, поросшую осокой? От одного к другому, от верблюда к слону, что ли, стану убегать? Лучше буду подальше от них, уйду в далекие края.
Недовольная словами Алманбета, Акеркеч запричитала снова:
– Из белого шелка я сплела сети для моего сокола, если же не послушаешься на сей раз, тогда, Алманбет, поступай, как хочешь. Кыргызы и казахи издавна братья, сам святой дух соединил нас. Я прошу тебя, Алманбет, заверни ненадолго к Манасу и увидишь, как он встретит тебя. Ученые люди еще говорили, что один день на белом свете лучше, чем тысячи дней райской жизни. Если только на это не есть божьей воли, Алманбет, то тебе лучше оставаться на этом белом свете.
– Невестушка Акеркеч, благодарю, что рассказали про Манаса и переживаете за меня. Я не брошу ваши слова на ветер и заеду к Манасу тоже. Ну, живите долго, невестушка.
Попрощавшись с Акеркеч, Алманбет вышел в путь. Ехал он на замечальном скакуне Сарала, с головой, как у важенки, с ушами прямыми, как свечки, с крутыми бедрами, ехал он с лучшим наперевес ружьем, с булатным на боку мечом, с длинным копьем на руке, думая про себя, что пощадит его судьба, что выживет он на чужбине, колебался, сомневался, вести от Кокчо он дожидался, думал, пьяный был разбор, получился перебор, вот очнется утром он и, заботами поглощенный, вспомнит друга – позовет, а Акеркеч расскажет вот, что случилось, что стряслось, как на друге сорвал он злость, и пошлет он своих гонцов, найти друга в конце концов. Так он думал, дожидался, что напрасно друг сорвался. И если вдруг Кокчо станет искать, вдруг не найдет – стал он ждать.
Прошло два дня. Протрезвев от водки, богатырь Кокчо был сильно голоден, и он, вызвав Буудайбек, попросил чего-нибудь поесть.
– Вызовите Алманбета, пусть он посидит со мной и поест костреца с подгривным жиром, пусть попробует сахару и меда, водку, знаю, он не пьет.
Не зная, как поведать о том, что Алманбета изгнали, испуганная Буудайбек вызвала судей Асмонко и Козубай, не решавшихся войти к правителю, и послала их к нему. Приветствовав Кокчо и еще не присевши, Асмонко так начал свою речь:
– Когда вы не трезвы, вы не знаете, что творите, а ваших рабов покорных не слушаете. Алманбет столько наговорил вам, он был не пьян, не одержим болезнью, но его вчерашние слова очень опасны для вас. Он собрался жениться на вашей жене Акеркеч, он захотел отобрать вашего коня Когала, он слишком возгордился и захотел отрезать ваши уши, он не стал нас слушаться и бросался на вас пьяного, чтобы убить. Но ведь все видит ваш народ, как позволит вас убить, тогда казахам грош цена. Мы вступились за вас, отбили вас у калмака. Мы изгнали его из селения, чтобы не смел он больше сюда вернуться.
Речь Асмонко перебил Козубай:
– Уважаемый Асмонко, нечего кривить душой, говорите все, как есть. Богатырь Кокчо, вы, наверное, по пьянке не поняли, Асмонко говорит совершеннейшую чушь. Как же богатырь Алманбет может отобрать вашу жену, разве он сошел с ума? Как он может позариться на чужую жену? Хотя Алманбета здесь нет, но скажу я честно, он не делал всего этого. Когда вы сказали, чтобы он взял любого коня, оделся в любую одежку и убирался прочь, Алманбет залился слезами, не смог уйти от вас, он не смог покинуть вас, он лишь слегка похлопал по шее коня, все время озирался назад и с трудом отъехал из села, бедняжка. Даже когда он уходил, его не оставили в покое, а бросали в него мечами и кинжалами.
После слов Козубая Кокчо стал вспоминать все, кое-что припомнил и залился слезами:
– Сломал я свой посох, поломал я себе ноги, зазубрились копыта моего коня, притупились лезвия моего меча. Наделал тут делов, бросил концы в воду, и стоит теперь Асмонко, как ни в чем не повинный человек.
Обманутый Кокчо, чуть не убив Асмонко, лишь побил его, а сам послал скорее гонцов, чтобы собрать у себя Алымсейита, Тынымсейита и Шууту. Те явились тотчас.
– Вы что, видели, чтобы таких людей, как Алманбет, много являлось ко мне? Я давно знал, что вы когда-нибудь такое сотворите. Когда я только развернулся, когда я стал известен всему миру, вы сломали мне хребет, собаки! Правильно говорят: "Кто жалеет коня, тот останется один", вот и остался я один-одинешенек. Да пропади он пропадом, отведите ему коня Когала, которого он просил, да поскорее. И найдите мне Алманбета. Знаменитого скакуна Когала подарите Алманбету.
Узнав, что Кокчо поднял всех на ноги и потребовал найти Алманбета, со всех селений собрались шестьдесят гонцов и пришли к нему. Они не слушали угроз судей, встречавшихся им на пути. Все время думая об Алманбете, Кокчо даже не посмотрел на Буудайбек, протягивавшую ему водку. Он презрительно отнесся ко всем судьям, устроившим этот заговор, выбрал себе лучшего скакуна и помчался на поиски друга. Коня же Когала, которого он больше всех ценил, взял с собой.
По дороге, ведущей в Сары-Арка, они ехали долго, но не смогли увидеть богатыря. Когда они очень устали, когда им невмоготу было дальше ехать, сопровождавший Козубай сказал:
– Уже два дня прошло, как богатырь Алманбет ушел, никто не стал его догонять, все бросили его на произвол судьбы, он, наверное, долго ждал, но потом устал и направился, куда глаза глядят.
После этих слов Козубая лишившийся сокола богатырь Кокчо вздохнул про себя, махнул рукой, обвинив во всем негодных судей, поник головой от печали и горя, долго не смог тронуться в путь, но, наконец, вынужден был вернуться восвояси.
А тем временем, один-одинешенек, тосковал Алманбет:
– Я давно распрощался со своим народом, и зачем только примкнул к народу Кокчо? Разве может быть ветер без тучи, разве может быть поток без дождя? Если суждено мне бродить по свету, то чего уж оставаться средь казахов? Я не знаю, где приткнуться, я не знаю, где осесть. Благослови меня, господь, и дай мне впредь удачу!
Весь изголодавшийся, все время в пути, два дня не бравший в рот ни капли воды, ни крошки еды, с надеждой глядел он вдаль, и, наконец, одолела его печаль, понял он, что никому он не нужен, стеганул своего знаменитого коня и пустился в путь – куда глаза глядят.
Сказание о Манасе. Алманбет приходит к Кокчо. Часть 1